С моря дул теплый ветер. С моря дул влажный, холодный ветер Моря дул влажный холодный ветер
История создания
Рассказ «Макар Чудра» был опубликован в тифлисской газете «Кавказ» от 12 сентября 1892 года. Впервые автор подписался псевдонимом Максим Горький. Этим рассказом начинается романтический период в творчестве писателя. К романтическим произведениям М. Горького можно отнести также: рассказ «Старуха Изергиль», «Песню о Соколе» и «Песню о Буревестнике», поэму «Девушка и смерть» и другие произведения писателя.
В одном из писем к А.П. Чехову Горький писал: «Право же, - настало время нужды в героическом: все хотят возбуждающего, яркого, такого, знаете, чтобы не было похоже на жизнь, а было выше ее, лучше, красивее. Обязательно нужно, чтобы теперешняя литература немножко начала прикрашивать жизнь, и, как только она это начнет, - жизнь прикрасится, то есть люди заживут быстрее, ярче».
Название рассказа связано с именем главного героя. Макар Чудра - старый цыган, вдумчивый философ, знающий суть жизни, табор которого странствует по югу России.
Род, жанр, творческий метод
Цикл романтических произведений М. Горького сразу привлек к себе внимание критиков и читателей прекрасным литературным языком, актуальностью темы, интересной композицией (включение в повествование легенд и сказок). Для романтических произведений характерно противопоставление героя и действительности. Так построен и рассказ «Макар Чудра», жанровой особенностью которого является «рассказ в рассказе». Макар Чудра выступает не только в роли главного героя, но и в роли рассказчика. Такой художественный прием придает повествованию большую поэтичность и своеобразие, помогает в большей степени раскрыть представления о ценностях жизни, идеалы автора и рассказчика. Действие рассказа разворачивается на фоне бурлящего моря, степного ветра, тревожной ночи. Это атмосфера свободы. Рассказчик отводит себе роль мудрого созерцателя жизни. Макар Чудра - скептик, разочаровавшийся в людях. Много пожив и повидав, он ценит лишь свободу. Это единственный критерий, которым Макар мерит человеческую личность.
Тема
Тема романтических произведений писателя - стремление к свободе. О воле и свободе рассказывает и «Макар Чудра». В основу произведения положена поэтическая история любви Лойко и Радды, рассказанная Макаром Чудрой. Герои красивой легенды не могут сделать выбор между гордостью, вольнолюбием и любовью. Страсть к свободе определяет их помыслы и поступки. В результате оба погибают.
Идея
В небольшом по объему рассказе заложены идеи свободы, красоты и радости жизни. Рассуждения Макара Чудры о жизни свидетельствуют о философском складе ума старого цыгана: «Разве ты сам - не жизнь? Другие люди живут без тебя и проживут без тебя. Разве ты думаешь, что ты кому-то нужен? Ты не хлеб, не палка, и не нужно тебя никому...». Макар Чудра говорит о стремлении к внутренней свободе, свободе без ограничений, так как только свободный человек может быть счастлив. Поэтому старый мудрый цыган советует собеседнику идти своим путем, чтобы не «загинуть.даром». Единственная ценность на земле - свобода, ради нее стоит жить и умереть, - так считают герои этого рассказа. Именно этим продиктованы поступки Лойко и Радды. В рассказе Горький выступил с гимном прекрасному и сильному человеку. Стремление к подвигу, поклонение силе, прославление свободы нашло отражение в рассказе «Макар Чудра».
Характер конфликта
Для старого цыгана самое главное в жизни - личная свобода, которую он никогда ни на что не променял бы. Его стремление к свободе воплощают и герои легенды, которую рассказывает Макар Чудра. Молодые и красивые Лойко Зобар и Радда любят друг друга. Но у обоих стремление к личной свободе так сильно, что даже на свою любовь они смотрят как на цепь, сковывающую их независимость. Каждый из них, признаваясь в любви, ставит свои условия, стараясь главенствовать. Это приводит к напряженному конфликту, заканчивающемуся смертью героев. ,
Основные герои
В рассказе одним из основных героев является старый цыган Макар Чудра. Мудрость цыгана раскрывается через переданную им легенду о влюбленных Лойко и Радде. Он считает, что гордость и любовь несовместимы. Любовь заставляет смириться и покориться любимому человеку. Макар рассуждает о человеке и свободе: «Ведома ему воля? Ширь степная понятии? Говор морской волны веселит ему сердце? Он раб - как только родился, и все тут!» По его мнению, человек, рожденный рабом, не способен совершить подвиг. Макар восхищается Лойко и Радцой. Он полагает, что именно так должен воспринимать жизнь настоящий человек, достойный подражания, и что только в такой жизненной позиции можно сохранить собственную свободу. Как настоящий философ, он понимает: невозможно человека научить чему-нибудь, если он сам не захочет учиться, поскольку «всякий сам учится». Вопросом на вопрос отвечает он своему собеседнику: «А ты можешь научиться сделать людей счастливыми? Нет, не можешь».
Рядом с Макаром присутствует образ слушателя, от лица которого ведется повествование. Этот герой занимает в рассказе не так уж много места, но для понимания авторской позиции, замысла и творческого метода значимость его велика. Он мечтатель, романтик, чувствующий красоту окружающего мира. Его видение мира вносит в рассказ романтическое начало, радость, дерзновенность, обилие красок: «С моря дул влажный, холодный ветер, разнося по степи задумчивую мелодию плеска набегавшей на берег волны и шелеста прибрежных кустов; ...окружающая нас мгла осенней ночи вздрагивала и, пугливо отодвигаясь, открывала на миг слева - безграничную степь, справа - бесконечное море...».
Безусловно, романтическое начало заключено в героях красивой легенды - молодых цыганах, с молоком матери впитавших дух вольной жизни. Для Лойко высшей ценностью является свобода, откровенность и доброта: « Он любил только коней и ничего больше, и то недолго - поездит, да и продаст, а деньги, кто хочет, тот и возьми. У него не было заветного - нужно тебе его сердце, он сам бы вырвал его из груди, да тебе и отдал, только бы тебе от того хорошо было». Радда настолько горда, что ее не может сломить любовь к Лойко: «Никогда я никого не любила, Лойко, а тебя люблю. А еще я люблю волю! Волю-то, Лойко, я люблю больше, чем тебя». Неразрешимое противоречие между Раддой и Лойко - любовью и гордостью, по мнению Макара Чудры, может разрешиться только смертью. И герои отказываются от любви, счастья и предпочитают погибнуть во имя воли и абсолютной свободы.
Сюжет и композиция
Путник встречает на берегу моря старого цыгана Макара Чудру. В разговоре о свободе, смысле жизни Макар Чудра рассказывает красивую легенду о любви молодой цыганской пары. Лойко Зобар и Радда любят друг друга. Но у обоих стремление к личной свободе превыше всего на свете. Это приводит к напряженному конфликту, заканчивающемуся смертью героев. Лойко уступает Радде, при всех встает перед ней на колени, что у цыган считается страшным унижением, и в тот же миг убивает ее. И сам погибает от рук ее отца.
Особенностью композиции этого рассказа является его построение по принципу «рассказ в рассказе»: автор в уста главного героя вкладывает романтическую легенду. Она помогает глубже понять его внутренний мир и систему ценностей. Для Макара Лойко и Радда - идеалы свободолюбия. Он уверен, что два прекрасных чувства, гордость и любовь, доведенные до своего высшего выражения, не могут примириться.
Другой особенностью композиции этого рассказа является наличие образа повествователя. Он почти незаметен, но в нем легко угадывается сам автор.
Художественное своеобразие
В романтических произведениях Горький обращается к романтической поэтике. В первую очередь это касается жанра. Легенды и сказки становятся излюбленным жанром писателя в этот период творчества.
Многообразна палитра изобразительных средств, которые использовал писатель в рассказе. «Макар Чудра» полон образных сравнений, точно передающих чувства и настроение героев: «... улыбка - это целое солнце», «Лойко стоит в огне костра, как в крови», «... сказала, точно снегом в нас кинула», «Он был похож на старый дуб, обожженный молнией...», «... зашатался, как сломанное дерево» и т.д. Особенностью рассказа является необычная форма диалога Макара Чудры и повествователя. В нем слышится только один голос - голос главного героя, и только из реплик этого одного говорящего мы догадываемся о реакции и ответных репликах его собеседника: «Учиться и учить, говоришь ты?» Такая своеобразная форма фраз служит автору для того, чтобы сделать свое присутствие в рассказе менее заметным.
Горький большое внимание уделяет речи своих героев. Так, например, Макар Чудра по цыганской традиции перебивает свой рассказ обращением к собеседнику, называя его соколом: « - Эге! Было, сокол...», « - Вон он какой был, сокол!..», « - Вот она какова была Радда, сокол!..», «Так-то, сокол!..» В обращении «сокол» мы видим образ, близкий цыганскому духу, образ свободной и смелой птицы. Чудра свободно видоизменяет некоторые географические названия тех мест, по которым кочевали цыгане: «Галичина» - вместо Галиция, «Славония» -- вместо Словакия. В его рассказе часто повторяется слово «степь», так как степь была основным местом жизни цыган: «Плачет девушка, провожая добра молодца! Добрый молодец кличет девушку в степь...», «Ночь светлая, месяц серебром всю степь залила...», «На всю степь гаркнул Лойко...».
Автор широко пользуется приемом пейзажных зарисовок. Морской пейзаж является своеобразным обрамлением всей сюжетной линии рассказа. Море тесно связано с душевным состоянием героев: сначала оно спокойно, только «влажный, холодный ветер» разносит «по степи задумчивую мелодию плеска набегавшей на берег волны и шелеста прибрежных кустов». Но вот начал накрапывать дождь, ветер становился сильнее, а море рокочет глухо и сердито и распевает мрачный и торжественный гимн гордой паре красавцев цыган. Вообще в природе Горький любит все сильное, порывистое, беспредельное: беспредельную ширь моря и степи; бездонное синее небо, то игривые, то сердитые волны, вихрь, грозу с ее раскатистым грохотом, с ее сверкающим блеском.
Характерной чертой этого рассказа является его музыкальность. Музыка сопровождает все повествование о судьбе влюбленных. «О ней, этой Радде, словами и не скажешь ничего. Может быть, ее красоту можно бы на скрипке сыграть, да и то тому, кто эту скрипку, как свою душу, знает».
Значение произведения
Роль М. Горького в литературе XX в. трудно переоценить. Его сразу заметили JI.H. Толстой и А.П. Чехов, В.Г. Короленко, одарив молодого автора своим дружеским расположением. Значение художника-новатора было признано новым поколением писателей, широкой читательской массой, критикой. Произведения Горького всегда находились в центре полемики между сторонниками разных эстетических направлений. Горького любили люди, чьи имена внесены в священный список создателей русской культуры.
Истоки романтических произведений будто ясны. Отсутствующее в реальности воспето в легендах. Не совсем так. В них писатель вовсе не отказался от главной для себя сферы наблюдений - за противоречивой человеческой душой. Романтический герой включен в среду несовершенных, а то и трусливых, жалких людей. Мотив этот усилен от лица сказителей, которых слушает автор: цыгана Макара Чудры, бесса-рабки Изергиль, старика татарина, передающего сказание «Хан и его сын», крымского чабана, поющего «Песню о Соколе».
Романтический герой впервые задуман как спаситель людей от их же слабости, никчемности, сонного прозябания. О Зобаре сказано: «С таким человеком ты и сам лучше становишься». Вот почему возникают образы-символы «огненного сердца», полета, битвы. Величавые сами по себе, они еще укрупнены «участием матери-природы». Она украшает мир голубыми искрами в память о Данко. Реальное море внимает «львиному реву» легендарных волн, несущих призыв Сокола.
Встреча с небывалой гармонией чувств и деяний зовет к постижению сущего в каких-то новых измерениях. Таково подлинное влияние легендарного героя на личность. Об этом нужно помнить и не подменять содержание романтических произведений Горького однозначным призывом к социальному протесту. В образах Данко, Сокола, как и в гордых возлюбленных, молодой Изергиль, воплощены духовный порыв, жажда красоты.
Горького больше волновали раздумья, каков есть и каким должен стать человек, чем тот реальный путь, который лежит к будущему. Грядущее рисовалось полным преодолением исконных духовных противоречий. «Верю, - писал Горький И.Е. Репину в 1899 г., - в бесконечность жизни, а жизнь понимаю как движение к совершенствованию духа. Нужно, чтобы интеллект и инстинкт слились в гармонии стройной...» Жизненные явления воспринимались с высоты общечеловеческих идеалов. Потому, видимо, Горький сказал в том же письме: «...я вижу, что никуда не принадлежу пока, ни к какой из наших «партий». Рад этому, ибо - это свобода».
Какие черты романтического видения мира нашли своё отражение в рассуждениях Макара Чудры о жизни и человеке?
Прочитайте приведённый ниже фрагмент произведения и выполните задания 1–7, 13, 14.
С моря дул влажный, холодный ветер, разнося по степи задумчивую мелодию плеска набегавшей на берег волны и шелеста прибрежных кустов. Изредка его порывы приносили с собой сморщенные, жёлтые листья и бросали их в костёр, раздувая пламя; окружавшая нас мгла осенней ночи вздрагивала и, пугливо отодвигаясь, открывала на миг слева - безграничную степь, справа - бесконечное море и прямо против меня - фигуру Макара Чудры, старого цыгана, - он сторожил коней своего табора, раскинутого шагах в пятидесяти от нас.
Не обращая внимания на то, что холодные волны ветра, распахнув чекмень, обнажили его волосатую грудь и безжалостно бьют её, он полулежал в красивой, сильной позе, лицом ко мне, методически потягивал из своей громадной трубки, выпускал изо рта и носа густые клубы дыма и, неподвижно уставив глаза куда-то через мою голову в мертво молчавшую темноту степи, разговаривал со мной, не умолкая и не делая ни одного движения к защите от резких ударов ветра.
Так ты ходишь? Это хорошо! Ты славную долю выбрал себе, сокол. Так и надо: ходи и смотри, насмотрелся, ляг и умирай - вот и всё!
Жизнь? Иные люди? - продолжал он, скептически выслушав моё возражение на его «так и надо». - Эге! А тебе что до этого? Разве ты сам - не жизнь? Другие люди живут без тебя и проживут без тебя. Разве ты думаешь, что ты кому-то нужен? Ты не хлеб, не палка, и не нужно тебя никому.
Учиться и учить, говоришь ты? А ты можешь научиться сделать людей счастливыми? Нет, не можешь. Ты поседей сначала, да и говори, что надо учить. Чему учить? Всякий знает, что ему нужно. Которые умнее, те берут что есть, которые поглупее - те ничего не получают, и всякий сам учится...
Смешные они, те твои люди. Сбились в кучу и давят друг друга, а места на земле вон сколько,- он широко повёл рукой на степь. - И всё работают. Зачем? Кому? Никто не знает. Видишь, как человек пашет, и думаешь: вот он по капле с потом силы свои источит на землю, а потом ляжет в неё и сгниёт в ней. Ничего по нём не останется, ничего он не видит с своего поля и умирает, как родился, - дураком.
Что ж, - он родился затем, что ли, чтоб поковырять землю, да и умереть, не успев даже могилы самому себе выковырять? Ведома ему воля? Ширь степная понятна? Говор морской волны веселит ему сердце? Он раб - как только родился, всю жизнь раб, и всё тут! Что он с собой может сделать? Только удавиться, коли поумнеет немного.
А я, вот смотри, в пятьдесят восемь лет столько видел, что коли написать всё это на бумаге, так в тысячу таких торб, как у тебя, не положишь. А ну-ка, скажи, в каких краях я не был? И не скажешь. Ты и не знаешь таких краев, где я бывал. Так нужно жить: иди, иди - и всё тут. Долго не стой на одном месте - чего в нём? Вон как деень и ночь бегают, гоняясь друг за другом, вокруг земли, так и ты бегай от дум про жизнь, чтоб не разлюбить её. А задумаешься - разлюбишь жизнь, это всегда так бывает. И со мной это было. Эге! Было, сокол.
(М. Горький. «Макар Чудра» )
Укажите род литературы, к которому относится произведение М. Горького «Макар Чудра».
Пояснение.
Эпос (по-гречески означает повествование, рассказ) - один из трех родов, на которые делится литература (эпос, лирика, драма).
Эпос в Энциклопедическом словаре:
Эпос - (греч. epos - слово - повествование), 1) то же, что эпопея, а также древние историко-героические песни (напр., былины)... 2) Род литературный(наряду с лирикой и драмой), повествование о событиях, предполагаемых в прошлом (как бы свершившихся и вспоминаемых повествователем).
http://tolkslovar.ru/ie1934.html
Ответ: эпос.
Ответ: эпос|эпический
В начале рассказа перед читателем возникают «безграничная степь» и «бесконечное море». Каким термином обозначается описание природы в художественном произведении?
Пояснение.
Пейзажем в литературе называется изображение в произведении живой и неживой природы. Первая и простейшая функция пейзажа - обозначать место действия. Зачастую место действия имеет принципиальное для данного произведения значение. Поэтому значение пейзажа нельзя недооценивать.
Ответ: пейзаж.
Ответ: пейзаж
Пояснение.
Монолог - речь одного человека, обращённая к собеседнику или к себе самому.
Ответ: монолог.
Ответ: монолог
Установите соответствие между тремя персонажами русской литературы, так же, как и Макар Чудра, рассуждавшими о свободе и рабстве, и названиями соответствующих произведений. К каждой позиции первого столбца подберите соответствующую позицию из второго столбца. Ответ запишите цифрами в таблице.
Запишите в ответ цифры, расположив их в порядке, соответствующем буквам:
A | Б | В |
Пояснение.
Емельян Пугачёв - герой повести А. С. Пушкина «Капитанская дочка».
Дед Савелий - герой поэмы Н. А. Некрасова «Кому на Руси жить хорошо».
Сатин -герой пьесы М. Горького «На дне».
Ответ: 341.
Ответ: 341
Размышляя о жизни, Макар часто употребляет одни и те же слова («Так нужно жить: иди, иди - и всё тут»). Как называется данный приём?
Пояснение.
Речь идет о повторе или лексическом повторе.
Повтор усиливает эмоционально-образную выразительность художественной речи. Выделенные повторяющиеся слова несут определенную смысловую нагрузку.
Ответ: повтор.
Ответ: повтор|лексический повтор
Анастасия Кудрявцева
29.04.2018 21:07
А лирический повтор - это правильно или есть разница?
Татьяна Стаценко
И это правильно, есть такой ответ у нас.
Каким термином обозначается выразительная подробность, служащая средством характеристики персонажа («методически потягивал из своей громадной трубки»)?
Пояснение.
Художественная деталь - одно из средств создания художественного образа, которое помогает представить изображаемую автором картину, предмет или характер в неповторимой индивидуальности.
Ответ: деталь или художественная деталь.
Ответ: деталь|художественная деталь
Приведённый фрагмент являет собой начало повествования, вступительную его часть. Как называется взаиморасположение частей художественного произведения?
В рассказе «Старуха Изергиль» мир реальный противопоставлен миру идеальному. Романтические герои: Данко, Ларра, сама старуха Изергиль - люди вольные, с недюженными способностями, их внутренний мир можно сопоставить с миром стихии, как и в приведенном отрывке Макар рисуется на фоне морского пейзажа.
Конфликт романтических взглядов и реальности можно наблюдать и в поэме М. Ю. Лермонтова «Мцыри»: главный герой - пленник Мцыри - всю жизнь стремится на волю. Три дня на воле для него лучше покоя в монастыре. Он жаждет полнокровной жизни с ее опасностями, трудностями, но такой желанной и настоящей.
В этом сходство героев Лермонтова и Горького.
Пояснение.
Композиции и характеры героев ранних рассказов М. Горького возвращают читателя к романтической традиции. К романтическим произведениям относятся рассказы Горького: «Макар Чудра», «Старуха Изергиль», «Челкаш», «Дед Архип и Ленька» и др. Макар Чудра изображен на фоне романтического пейзажа. Пейзаж одушевлен, море и степь безграничны, подчеркивают безграничность свободы героя, его неспособность и нежелание на что бы то ни было эту свободу променять. Морской пейзаж является своеобразным обрамлением всей сюжетной линии рассказа. Море тесно связано с душевным состоянием героев: сначала оно спокойно, только «влажный, холодный ветер» разносит «по степи задумчивую мелодию плеска набегавшей на берег волны и шелеста прибрежных кустов». Но вот начал накрапывать дождь, ветер становился сильнее, а море рокочет глухо и сердито и распевает мрачный и торжественный гимн гордой паре красавцев цыган.
разнося по степи задумчивую мелодию плеска набегавшей на берег волны и шелеста прибрежных кустов. Изредка его порывы приносили с собой сморщенные, желтые листья и бросали их в костер, раздувая пламя;
окружавшая нас мгла осенней ночи вздрагивала и, пугливо отодвигаясь, открывала на миг слева - безграничную степь, справа - бесконечное море и прямо против меня - фигуру Макара Чудры, старого цыгана, - он сторожил коней своего табора, раскинутого шагах в пятидесяти от нас.
Не обращая внимания на то, что холодные волны ветра, распахнув чекмень, обнажили его волосатую грудь и безжалостно бьют ее, он полулежал в красивой, сильной позе, лицом ко мне, методически потягивал из своей громадной трубки, выпускал изо рта и носа густые клубы дыма и, неподвижно уставив глаза куда-то через мою голову в мертво молчавшую темноту степи, разговаривал со мной, не умолкая и не делая ни одного движения к защите от резких ударов ветра.
Так ты ходишь? Это хорошо! Ты славную долю выбрал себе, сокол. Так и надо: ходи и смотри, насмотрелся, ляг и умирай - вот и все! - Жизнь? Иные люди? - продолжал он, скептически выслушав мое возражение на его "Так и надо". - Эге! А тебе что до того? Разве ты сам - не жизнь? Другие люди живут без тебя и проживут без тебя. Разве ты думаешь, что ты кому-то нужен? Ты не хлеб, не палка, и не нужно тебя никому.
Учиться и учить, говоришь ты? А ты можешь научиться сделать людей счастливыми? Нет, не можешь. Ты поседей сначала, да и говори, что надо учить. Чему учить? Всякий знает, что ему нужно. Которые умнее, те берут что есть, которые поглупее - те ничего не получают, и всякий сам учится... - Смешные они, те твои люди. Сбились в кучу и давят друг друга, а места на земле вон сколько, - он широко повел рукой на степь.
И все работают. Зачем? Кому? Никто не знает. Видишь, как человек пашет, и думаешь: вот он по капле с потом силы свои источит на землю, а потом ляжет в нее и сгниет в ней. Ничего по нем не останется, ничего он не видит с своего поля и умирает, как родился, - дураком.
Что ж, - он родился затем, что ли, чтоб поковырять землю, да и умереть, не успев даже могилы самому себе выковырять? Ведома ему воля? Ширь степная понятна? Говор морской волны веселит ему сердце? Он раб - как только родился, всю жизнь раб, и все тут! Что он с собой может сделать? Только удавиться, коли поумнеет немного.
А я, вот смотри, в пятьдесят восемь лет столько видел, что коли написать все это на бумаге, так в тысячу таких торб, как у тебя, не положишь. А ну-ка, скажи, в каких краях я не был? И не скажешь. Ты и не знаешь таких краев, где я бывал. Так нужно жить: иди, иди - и все тут. Долго не стой на одном месте - чего в нем? Вон как день и ночь бегают, гоняясь друг за другом, вокруг земли, так и ты бегай от дум про жизнь, чтоб не разлюбить ее.
А задумаешься - разлюбишь жизнь, это всегда так бывает. И со мной это было. Эге! Было, сокол. - В тюрьме я сидел, в Галичине. "Зачем я живу на свете?" - помыслил я со скуки, - скучно в тюрьме, сокол, э, как скучно! - и взяла меня тоска за сердце, как посмотрел я из окна на поле, взяла и сжала его клещами. Кто скажет, зачем он живет? Никто не скажет, сокол! И спрашивать себя про это не надо. Живи, и все тут!
И похаживай да посматривай кругом себя, вот и тоска не возьмет никогда. Я тогда чуть не удавился поясом, вот как! - Хе! Говорил я с одним человеком. Строгий человек, из ваших, русских. Нужно, говорит он, жить не так, как ты сам хочешь, а так, как сказано в божьем слове. Богу покоряйся, и он даст тебе все, что попросишь у него. А сам он весь в дырьях, рваный. Я и сказал ему, чтобы он себе новую одежду попросил у бога. Рассердился он и прогнал меня, ругаясь.
А до того говорил, что надо прощать людей и любить их. Вот бы и простил мне, коли моя речь обидела его милость. Тоже - учитель! Учат они меньше есть, а сами едят по десять раз в сутки. Он плюнул в костер и замолчал, снова набивая трубку. Ветер выл жалобно и тихо, во тьме ржали кони, из табора плыла нежная и страстная песня-думка. Это пела красавица Нонка, дочь Макара. Я знал ее голос густого, грудного тембра, всегда как-то странно, недовольно и требовательно звучавший - пела ли она песню, говорила ли "здравствуй". На ее смуглом, матовом лице замерла надменность царицы, а в подернутых какой-то тенью темно-карих глазах сверкало сознание неотразимости ее красоты и презрение ко всему, что не она сама.
Макар подал мне трубку. - Кури! Хорошо поет девка? То-то! Хотел бы, чтоб такая тебя полюбила? Нет? Хорошо! Так и надо - не верь девкам и держись от них дальше. Девке целоваться лучше и приятней, чем мне трубку курить, а поцеловал ее - и умерла воля в твоем сердце. Привяжет она тебя к себе чем-то, чего не видно, а порвать - нельзя, и отдашь ты ей всю душу. Верно! Берегись девок! Лгут всегда! Люблю, говорит, больше всего на свете, а ну-ка, уколи ее булавкой, она разорвет тебе сердце. Знаю я! Эге, сколько я знаю! Ну, сокол, хочешь, скажу одну быль? А ты ее запомни и, как запомнишь, - век свой будешь свободной птицей.
"Был на свете Зобар, молодой цыган, Лойко Зобар. Вся Венгрия, и Чехия, и Славония, и все, что кругом моря, знало его, - удалый был малый! Не было по тем краям деревни, в которой бы пяток-другой жителей не давал богу клятвы убить Лойко, а он себе жил, и уж коли ему понравился конь, так хоть полк солдат поставь сторожить того коня - все равно Зобар на нем гарцевать станет! Эге! разве он кого боялся? Да приди к нему сатана со всей своей свитой, так он бы, коли б не пустил в него ножа, то наверно бы крепко поругался, а что чертям подарил бы по пинку в рыла - это уж как раз!
И все таборы его знали или слыхали о нем. Он любил только коней и ничего больше, и то недолго - поездит, да и продаст, а деньги, кто хочет, тот и возьми. У него не было заветного - нужно тебе его сердце, он сам бы вырвал его из груди, да тебе и отдал, только бы тебе от того хорошо было. Вот он какой был, сокол! Наш табор кочевал в то время по Буковине, - это годов десять назад тому.
Раз - ночью весенней - сидим мы: я, Данило-солдат, что с Кошутом воевал вместе, и Нур старый, и все другие, и Радда, Данилова дочка. Ты Нонку мою знаешь? Царица девка! Ну, а Радду с ней равнять нельзя - много чести Нонке! О ней, этой Радде, словами и не скажешь ничего. Может быть, ее красоту можно бы на скрипке сыграть, да и то тому, кто эту скрипку, как свою душу, знает. Много посушила она сердец молодецких, ого, много!
На Мораве один магнат, старый, чубатый, увидал ее и остолбенел. Сидит на коне и смотрит, дрожа, как в огневице. Красив он был, как черт в праздник, жупан шит золотом, на боку сабля, как молния, сверкает, чуть конь ногой топнет, вся эта сабля в камнях драгоценных, и голубой бархат на шапке, точно неба кусок, - важный был господарь старый! Смотрел, смотрел, да и говорит Радде: "Гей! Поцелуй, кошель денег дам". А та отвернулась в сторону, да и только! "Прости, коли обидел, взгляни хоть поласковей", - сразу сбавил спеси старый магнат и бросил к ее ногам кошель - большой кошель, брат!
А она его будто невзначай пнула ногой в грязь, да и все тут. - Эх, девка! - охнул он, да и плетью по коню - только пыль взвилась тучей. А на другой день снова явился. "Кто ее отец?" - громом гремит по табору. Данило вышел. "Продай дочь, что хочешь возьми!" А Данило и скажи ему: "Это только паны продают все, от своих свиней до своей совести, а я с Кошутом воевал и ничем не торгую!" Взревел было тот, да и за саблю, но кто-то из нас сунул зажженный трут в ухо коню, он и унес молодца.
А мы снялись, да и пошли. День идем и два, смотрим - догнал! "Гей вы, говорит, перед богом и вами совесть моя чиста, отдайте девку в жены мне: все поделю с вами, богат я сильно!" Горит весь и, как ковыль под ветром, качается в седле. Мы задумались. - А ну-ка, дочь, говори! - сказал себе в усы Данило. - Кабы орлица к ворону в гнездо по своей воле вошла, чем бы она стала? - спросила нас Радда.
Засмеялся Данило, и все мы с ним. - Славно, дочка! Слышал, господарь? Не идет дело! Голубок ищи - те податливей. - И пошли мы вперед. А тот господарь схватил шапку, бросил ее оземь и поскакал так, что земля задрожала. Вот она какова была Радда, сокол! - Да! Так вот раз ночью сидим мы и слышим - музыка плывет по степи. Хорошая музыка! Кровь загоралась в жилах от нее, и звала она куда-то. Всем нам, мы чуяли, от той музыки захотелось чего-то такого, после чего бы и жить уж не нужно было, или, коли жить, так - царями над всей землей, сокол!
Вот из темноты вырезался конь, а на нем человек сидит и играет, подъезжая к нам. Остановился у костра, перестал играть, улыбаясь, смотрит на нас. - Эге, Зобар, да это ты! - крикнул ему Данило радостно. Так вот он, Лойко Зобар! Усы легли на плечи и смешались с кудрями, очи, как ясные звезды, горят, а улыбка - целое солнце, ей-богу! Точно его ковали из одного куска железа вместе с конем.
Стоит весь, как в крови, в огне костра и сверкает зубами, смеясь! Будь я проклят, коли я его не любил уже, как себя, раньше, чем он мне слово сказал или просто заметил, что и я тоже живу на белом свете! Вот, сокол, какие люди бывают! Взглянет он тебе в очи и полонит твою душу, и ничуть тебе это не стыдно, а еще и гордо для тебя. С таким человеком ты и сам лучше становишься. Мало, друг, таких людей! Ну, так и ладно, коли мало. Много хорошего было бы на свете, так его и за хорошее не считали бы. Так-то! А слушай-ка дальше.
Радда и говорит: "Хорошо ты, Лойко, играешь! Кто это делал тебе скрипку такую звонкую и чуткую?" А тот смеется: "Я сам делал! И сделал ее не из дерева, а из груди молодой девушки, которую любил крепко, а струны из ее сердца мною свиты. Врет еще немного скрипка, ну, да я умею смычок в руках держать!" Известно, наш брат старается сразу затуманить девке очи, чтоб они не зажгли его сердца, а сами подернулись бы по тебе грустью, вот и Лойко тож. Но - не на ту попал. Радда отвернулась в сторону и, зевнув, сказала: "А еще говорили, что Зобар умен и ловок, - вот лгут люди!" - и пошла прочь.
Эге, красавица, у тебя остры зубы! - сверкнул очами Лойко, слезая с коня. - Здравствуйте, браты! Вот и я к вам! - Просим гостя! - сказал Данило в ответ ему. Поцеловались, поговорили и легли спать... Крепко спали. А наутро, глядим, у Зобара голова повязана тряпкой. Что это? А это конь зашиб его копытом сонного. Э, э, э! Поняли мы, кто тот конь, и улыбнулись в усы, и Данило улыбнулся.
Что ж, разве Лойко не стоил Радды? Ну, уж нет! Девка как ни хороша, да у ней душа узка и мелка, и хоть ты пуд золота повесь ей на шею, все равно, лучше того, какова она есть, не быть ей. А, ну ладно! Живем мы да живем на том месте, дела у нас о ту пору хорошие были, и Зобар с нами. Это был товарищ! И мудр, как старик, и сведущ во всем, и грамоту русскую и мадьярскую понимал. Бывало, пойдет говорить - век бы не спал, слушал его!
А играет - убей меня гром, коли на свете еще кто-нибудь так играл! Проведет, бывало, по струнам смычком - и вздрогнет у тебя сердце, проведет еще раз - и замрет оно, слушая, а он играет и улыбается. И плакать и смеяться хотелось в одно время, слушая его. Вот тебе сейчас кто-то стонет горько, просит помощи и режет тебе грудь, как ножом. А вот степь говорит небу сказки, печальные сказки. Плачет девушка, провожая добра молодца! Добрый молодец кличет девицу в степь. И вдруг - гей!
Громом гремит вольная, живая песня, и само солнце, того и гляди, затанцует по небу под ту песню! Вот как, сокол! Каждая жила в твоем теле понимала ту песню, и весь ты становился рабом ее. И коли бы тогда крикнул Лойко: "В ножи, товарищи!" - то и пошли бы мы все в ножи, с кем указал бы он. Все он мог сделать с человеком, и все любили его, крепко любили, только Радда одна не смотрит на парня; и ладно, коли бы только это, а то еще и подсмеивается над ним.
Крепко она задела за сердце Зобара, то-то крепко! Зубами скрипит, дергая себя за ус, Лойко, очи темнее бездны смотрят, а порой в них такое сверкает, что за душу страшно становится. Уйдет ночью далеко в степь Лойко, и плачет до утра его скрипка, плачет, хоронит Зобарову волю. А мы лежим да слушаем и думаем: как быть? И знаем, что, коли два камня друг на друга катятся, становиться между ними нельзя - изувечат. Так и шло дело. Вот сидели мы, все в сборе, и говорили о делах.
Скучно стало. Данило и просит Лойко: "Спой, Зобар, песенку, повесели душу!" Тот повел оком на Радду, что неподалеку от него лежала кверху лицом, глядя в небо, и ударил по струнам. Так и заговорила скрипка, точно это и вправду девичье сердце было! И запел Лойко: Гей-гей! В груди горит огонь, А степь так широка! Как ветер, быстр мои борзый конь, Тверда моя рука! Повернула голову Радда и, привстав, усмехнулась в очи певуну. Вспыхнул, как заря, он. Гей-гоп, гей! Ну, товарищ мои! Поскачем, что ль, вперед!?
Одета степь суровой мглой, А там рассвет нас ждет! Гей-гей! Летим и встретим день. Взвивайся в вышину! Да только гривой не задень Красавицу луну! Вот пел! Никто уж так не поет теперь! А Радда и говорит, точно воду цедит: - Ты бы не залетал так высоко, Лойко, неравно упадешь, да - в лужу носом, усы запачкаешь, смотри. - Зверем посмотрел на нее Лойко, а ничего не сказал - стерпел парень и поет себе: Гей-гоп! Вдруг день придет сюда, А мы с тобою спим. Эй, гей! Ведь мы с тобой тогда В огне стыда сгорим!
Это песня! - сказал Данило. - Никогда не слыхал такой песни; пусть из меня сатана себе трубку сделает, коли вру я! Старый Нур и усами поводил, и плечами пожимал, и всем нам по душе была удалая Зобарова песня! Только Радде не понравилась. - Вот так однажды комар гудел, орлиный клекот передразнивая, - сказала она, точно снегом в нас кинула. - Может быть, ты, Радда, кнута хочешь? - потянулся Данило к ней, а Зобар бросил наземь шапку, да и говорит, весь черный, как земля: - Стой, Данило! Горячему коню - стальные удила! Отдай мне дочку в жены!
Вот сказал речь! - усмехнулся Данило. - Да возьми, коли можешь! - Добро! - молвил Лойко и говорит Радде: - Ну, девушка, послушай меня немного, да не кичись! Много я вашей сестры видел, эге, много! А ни одна не тронула моего сердца так, как ты. Эх, Радда, полонила ты мою душу! Ну что ж? Чему быть, так то и будет, и... нет такого коня, на котором от самого себя ускакать можно б было!.. Беру тебя в жены перед богом, своей честью, твоим отцом и всеми этими людьми. Но смотри, воле моей не перечь - я свободный человек и буду жить так, как я хочу! - И подошел к ней, стиснув зубы, сверкая глазами. Смотрим мы, протянул он ей руку, - вот, думаем, и надела узду на степного коня Радда!
Вдруг видим, взмахнул он руками и оземь затылком - грох!.. Что за диво? Точно пуля ударила в сердце малого. А это Радда захлестнула ему ременное кнутовище за ноги, да и дернула к себе, - вот отчего упал Лойко. И снова уж лежит девка не шевелясь да усмехается молча. Мы смотрим, что будет, а Лойко сидит на земле и сжал руками голову, точно боится, что она у него лопнет. А потом встал тихо, да и пошел в степь, ни на кого не глядя. Нур шепнул мне: "Смотри за ним!" И пополз я за Зобаром по степи в темноте ночной.
Так-то, сокол!" Макар выколотил пепел из трубки и снова стал набивать ее. Я закутался плотнее в шинель и, лежа, смотрел в его старое лицо, черное от загара и ветра. Он, сурово и строго качая головой, что-то шептал про себя; седые усы шевелились, и ветер трепал ему волосы на голове. Он был похож на старый дуб, обожженный молнией, но все еще мощный, крепкий и гордый силой своей. Море шепталось по-прежнему с берегом, и ветер все так же носил его шепот по степи. Нонка уже не пела, а собравшиеся на небе тучи сделали осеннюю ночь еще темней.
"Шел Лойко нога за ногу, повеся голову и опустив руки, как плети, и, придя в балку к ручью, сел на камень и охнул. Так охнул, что у меня сердце кровью облилось от жалости, но все ж не подошел к нему. Словом горю не поможешь - верно?! То-то! Час он сидит, другой сидит и третий не шелохнется - сидит. И я лежу неподалеку. Ночь светлая, месяц серебром всю степь залил, и далеко все видно. Вдруг вижу: от табора спешно Радда идет.
Весело мне стало! "Эх, важно! - думаю, - удалая девка Радда!" Вот она подошла к нему, он и не слышит. Положила ему руку на плечо; вздрогнул Лойко, разжал руки и поднял голову. И как вскочит, да за нож! Ух, порежет девку, вижу я, и уж хотел, крикнув до табора, побежать к ним, вдруг слышу: - Брось! Голову разобью! - Смотрю: у Радды в руке пистоль, и она в лоб Зобару целит. Вот сатана девка! А ну, думаю, они теперь равны по силе, что будет дальше? - Слушай! - Радда заткнула за пояс пистоль и говорит Зобару: - Я не убить тебя пришла, а мириться, бросай нож!
Тот бросил и хмуро смотрит ей в очи. Дивно это было, брат! Стоят два человека и зверями смотрят друг на друга, а оба такие хорошие, удалые люди. Смотрит на них ясный месяц да я - и все тут. - Ну, слушай меня, Лойко: я тебя люблю! - говорит Радда. Тот только плечами повел, точно связанный по рукам и ногам. - Видала я молодцов, а ты удалей и краше их душой и лицом. Каждый из них усы себе бы сбрил - моргни я ему глазом, все они пали бы мне в ноги, захоти я того. Но что толку? Они и так не больно-то удалы, а я бы их всех обабила. Мало осталось на свете удалых цыган, мало, Лойко. Никогда я никого не любила, Лойко, а тебя люблю. А еще я люблю волю! Волю-то, Лойко, я люблю больше, чем тебя. А без тебя мне не жить, как не жить и тебе без меня. Так вот я хочу, чтоб ты был моим и душой и телом, слышишь?
Тот усмехнулся. - Слышу! Весело сердцу слушать твою речь! Ну-ка, скажи еще! - А еще вот что, Лойко: все равно, как ты ни вертись, я тебя одолею, моим будешь. Так не теряй же даром времени - впереди тебя ждут мои поцелуи да ласки... крепко целовать я тебя буду, Лойко! Под поцелуй мой забудешь ты свою удалую жизнь... и живые песни твои, что так радуют молодцов-цыган, не зазвучат по степям больше - петь ты будешь любовные, нежные песни мне, Радде... Так не теряй даром времени, - сказала я это, значит, ты завтра покоришься мне как старшему товарищу юнаку. Поклонишься мне в ноги перед всем табором и поцелуешь правую руку мою - и тогда я буду твоей женой. Вот чего захотела чертова девка! Этого и слыхом не слыхано было; только в старину у черногорцев так было, говорили старики, а у цыган - никогда!
Ну-ка, сокол, выдумай что ни то посмешнее? Год поломаешь голову, не выдумаешь! Прянул в сторону Лойко и крикнул на всю степь, как раненный в грудь. Дрогнула Радда, но не выдала себя. - Ну, так прощай до завтра, а завтра ты сделаешь, что я велела тебе. Слышишь, Лойко? - Слышу! Сделаю, - застонал Зобар и протянул к ней руки. Она и не оглянулась на него, а он зашатался, как сломанное ветром дерево, и пал на землю, рыдая и смеясь. Вот как замаяла молодца проклятая Радда. Насилу я привел его в себя.
Эхе! Какому дьяволу нужно, чтобы люди горе горевали? Кто это любит слушать, как стонет, разрываясь от горя, человеческое сердце? Вот и думай тут!.. Воротился я в табор и рассказал о всем старикам. Подумали и решили подождать да посмотреть - что будет из этого. А было вот что. Когда собрались все мы вечером вокруг костра, пришел и Лойко. Был он смутен и похудел за ночь страшно, глаза ввалились; он опустил их и, не подымая, сказал нам: - Вот какое дело, товарищи: смотрел в свое сердце этой ночью и не нашел места в нем старой вольной жизни моей.
Радда там живет только - и все тут! Вот она, красавица Радда, улыбается, как царица! Она любит свою волю больше меня, а я ее люблю больше своей воли, и решил я Радде поклониться в ноги, так она велела, чтоб все видели, как ее красота покорила удалого Лойко Зобара, который до нее играл с девушками, как кречет с утками. А потом она станет моей женой и будет ласкать и целовать меня, так что уже мне и песен петь вам не захочется, и воли моей я не пожалею! Так ли, Радда? - Он поднял глаза и сумно посмотрел на нее. Она молча и строго кивнула головой и рукой указала себе на ноги.
А мы смотрели и ничего не понимали. Даже уйти куда-то хотелось, лишь бы не видеть, как Лойко Зобар упадет в ноги девке - пусть эта девка и Радда. Стыдно было чего-то, и жалко, и грустно. - Ну! - крикнула Радда Зобару. - Эге, не торопись, успеешь, надоест еще... - засмеялся он. Точно сталь зазвенела, - засмеялся. - Так вот и все дело, товарищи! Что остается? А остается попробовать, такое ли у Радды моей крепкое сердце, каким она мне его показывала. Попробую же, - простите меня, братцы!
Мы и догадаться еще не успели, что хочет делать Зобар, а уж Радда лежала на земле, и в груди у нее по рукоять торчал кривой нож Зобара. Оцепенели мы. А Радда вырвала нож, бросила его в сторону и, зажав рану прядью своих черных волос, улыбаясь, сказала громко и внятно: - Прощай, Лойко! я знала, что ты так сделаешь!.. - да и умерла... Понял ли девку, сокол?! Вот какая, будь я проклят на веки вечные, дьявольская девка была!
Эх! да и поклонюсь же я тебе в ноги, королева гордая! - на всю степь гаркнул Лойко да, бросившись наземь, прильнул устами к ногам мертвой Радды и замер. Мы сняли шапки и стояли молча. Что ты скажешь в таком деле, сокол? То-то! Нур сказал было: "Надо связать его!.." Не поднялись бы руки вязать Лойко Зобара, ни у кого не поднялись бы, и Нур знал это. Махнул он рукой, да и отошел в сторону. А Данило поднял нож, брошенный в сторону Раддой, и долго смотрел на него, шевеля седыми усами, на том ноже еще не застыла кровь Радды, и был он такой кривой и острый.
А потом подошел Данило к Зобару и сунул ему нож в спину как раз против сердца. Тоже отцом был Радде старый солдат Данило! - Вот так! - повернувшись к Даниле, ясно сказал Лойко и ушел догонять Радду. А мы смотрели. Лежала Радда, прижав к груди руку с прядью волос, и открытые глаза ее были в голубом небе, а у ног ее раскинулся удалой Лойко Зобар. На лицо его пали кудри, и не видно было его лица. Стояли мы и думали. Дрожали усы у старого Данилы, и насупились густые брови его.
Он глядел в небо и молчал, а Нур, седой, как лунь, лег вниз лицом на землю и заплакал так, что ходуном заходили его стариковские плечи. Было тут над чем плакать, сокол! ... Идешь ты, ну и иди своим путем, не сворачивая в сторону. Прямо и иди. Может, и не загинешь даром. Вот и все, сокол!" Макар замолчал и, спрятав в кисет трубку, запахнул на груди чекмень.
Накрапывал дождь, ветер стал сильнее, море рокотало глухо и сердито. Один за другим к угасающему костру подходили кони и, осмотрев нас большими умными глазами, неподвижно останавливались, окружая нас плотным кольцом. - Гоп, гоп, эгой! - крикнул им ласково Макар и, похлопав ладонью шею своего любимого вороного коня, сказал, обращаясь ко мне: - Спать пора! - Потом завернулся с головой в чекмень и, могуче вытянувшись на земле, умолк.
Мне не хотелось спать. Я смотрел во тьму степи, и в воздухе перед моими глазами плавала царственно красивая и гордая фигура Радды. Она прижала руку с прядью черных волос к ране на груди, и сквозь ее смуглые, тонкие пальцы сочилась капля по капле кровь, падая на землю огненно-красными звездочками. А за нею по пятам плыл удалой молодец Лойко Зобар; его лицо завесили пряди густых черных кудрей, и из-под них капали частые, холодные и крупные слезы...
Усиливался дождь, и море распевало мрачный и торжественный гимн гордой паре красавцев цыган - Лойко Зобару и Радде, дочери старого солдата Данилы. А они оба кружились во тьме ночи плавно и безмолвно, и никак не мог красавец Лойко поравняться с гордой Раддой.
1892 г., Тифлис
Максим Горький — личность колоритная не только в рамках литературы, но и в рамках истории. Настоящее имя писателя и драматурга — Пешков Алексей Максимович.
Известный всем псевдоним «Горький» появляется только в 1892 году: именно так было подписано произведение «Макар Чудра».
Чтобы посмотреть, нужно нажать название в верхнем углу, слева.
Фильм снят по мотивам ранних произведений Максима Горького.
биография и произведения М. Горького здесь.
С моря дул влажный, холодный ветер, разнося по степи задумчивую мелодию плеска набегавшей на берег волны и шелеста прибрежных кустов. Изредка его порывы приносили с собой сморщенные, желтые листья и бросали их в костер, раздувая пламя; окружавшая нас мгла осенней ночи вздрагивала и, пугливо отодвигаясь, открывала на миг слева безграничную степь, справа бесконечное море и прямо против меня фигуру Макара Чудры, старого цыгана, он сторожил коней своего табора, раскинутого шагах в пятидесяти от нас. Не обращая внимания на то, что холодные волны ветра, распахнув чекмень, обнажили его волосатую грудь и безжалостно бьют ее, он полулежал в красивой, сильной позе, лицом ко мне, методически потягивал из своей громадной трубки, выпускал изо рта и носа густые клубы дыма и, неподвижно уставив глаза куда-то через мою голову в мертво́ молчавшую темноту степи, разговаривал со мной, не умолкая и не делая ни одного движения к защите от резких ударов ветра. Так ты ходишь? Это хорошо! Ты славную долю выбрал себе, сокол. Так и надо: ходи и смотри, насмотрелся, ляг и умирай вот и все! Жизнь? Иные люди? продолжал он, скептически выслушав мое возражение на его «так и надо». Эге! А тебе что до этого? Разве ты сам не жизнь? Другие люди живут без тебя и проживут без тебя. Разве ты думаешь, что ты кому-то нужен? Ты не хлеб, не палка, и не нужно тебя никому. Учиться и учить, говоришь ты? А ты можешь научиться сделать людей счастливыми? Нет, не можешь. Ты поседей сначала, да и говори, что надо учить. Чему учить? Всякий знает, что ему нужно. Которые умнее, те берут что есть, которые поглупее те ничего не получают, и всякий сам учится... Смешные они, те твои люди. Сбились в кучу и давят друг друга, а места на земле вон сколько, он широко повел рукой на степь. И всё работают. Зачем? Кому? Никто не знает. Видишь, как человек пашет, и думаешь: вот он по капле с потом силы свои источит на землю, а потом ляжет в нее и сгниет в ней. Ничего по нем не останется, ничего он не видит с своего поля и умирает, как родился, дураком. Что ж, он родился затем, что ли, чтоб поковырять землю, да и умереть, не успев даже могилы самому себе выковырять? Ведома ему воля? Ширь степная понятна? Говор морской волны веселит ему сердце? Он раб как только родился, всю жизнь раб, и все тут! Что он с собой может сделать? Только удавиться, коли поумнеет немного. А я, вот смотри, в пятьдесят восемь лет столько видел, что коли написать все это на бумаге, так в тысячу таких торб, как у тебя, не положишь. А ну-ка, скажи, в каких краях я не был? И не скажешь. Ты и не знаешь таких краев, где я бывал. Так нужно жить: иди, иди и все тут. Долго не стой на одном месте чего в нем? Вон как день и ночь бегают, гоняясь друг за другом, вокруг земли, так и ты бегай от дум про жизнь, чтоб не разлюбить ее. А задумаешься разлюбишь жизнь, это всегда так бывает. И со мной это было. Эге! Было, сокол. В тюрьме я сидел, в Галичине. «Зачем живу на свете?» помыслил я со скуки, скучно в тюрьме, сокол, э, как скучно! и взяла меня тоска за сердце, как посмотрел я из окна на поле, взяла и сжала его клещами. Кто скажет, зачем он живет? Никто не скажет, сокол! И спрашивать себя про это не надо. Живи, и все тут. И похаживай да посматривай кругом себя, вот и тоска не возьмет никогда. Я тогда чуть не удавился поясом, вот как! Хе! Говорил я с одним человеком. Строгий человек, из ваших, русских. Нужно, говорит он, жить не так, как ты сам хочешь, а так, как сказано в божьем слове. Богу покоряйся, и он даст тебе все, что попросишь у него. А сам он весь в дырьях, рваный. Я и сказал ему, чтобы он себе новую одежду попросил у бога. Рассердился он и прогнал меня, ругаясь. А до того говорил, что надо прощать людей и любить их. Вот бы и простил мне, коли моя речь обидела его милость. Тоже учитель! Учат они меньше есть, а сами едят по десять раз в сутки. Он плюнул в костер и замолчал, снова набивая трубку. Ветер выл жалобно и тихо, во тьме ржали кони, из табора плыла нежная и страстная песня-думка. Это пела красавица Нонка, дочь Макара. Я знал ее голос густого, грудного тембра, всегда как-то странно, недовольно и требовательно звучавший пела ли она песню, говорила ли «здравствуй». На ее смуглом, матовом лице замерла надменность царицы, а в подернутых какой-то тенью темно-карих глазах сверкало сознание неотразимости ее красоты и презрение ко всему, что не она сама. Макар подал мне трубку. Кури! Хорошо поет девка? То-то! Хотел бы, чтоб такая тебя полюбила? Нет? Хорошо! Так и надо не верь девкам и держись от них дальше. Девке целоваться лучше и приятней, чем мне трубку курить, а поцеловал ее и умерла воля в твоем сердце. Привяжет она тебя к себе чем-то, чего не видно, а порвать нельзя, и отдашь ты ей всю душу. Верно! Берегись девок! Лгут всегда! Люблю, говорит, больше всего на свете, а ну-ка, уколи ее булавкой, она разорвет тебе сердце. Знаю я! Эге, сколько я знаю! Ну, сокол, хочешь, скажу одну быль? А ты ее запомни и, как запомнишь, век свой будешь свободной птицей. «Был на свете Зобар, молодой цыган, Лойко Зобар. Вся Венгрия, и Чехия, и Славония, и все, что кругом моря, знало его, удалый был малый! Не было по тем краям деревни, в которой бы пяток-другой жителей не давал богу клятвы убить Лойко, а он себе жил, и уж коли ему понравился конь, так хоть полк солдат поставь сторожить того коня все равно Зобар на нем гарцевать станет! Эге! разве он кого боялся? Да приди к нему сатана со всей своей свитой, так он бы, коли б не пустил в него ножа, то наверно бы крепко поругался, а что чертям подарил бы по пинку в рыла́ это уж как раз! И все таборы его знали или слыхали о нем. Он любил только коней и ничего больше, и то недолго поездит, да и продаст, а деньги, кто хочет, тот и возьми. У него не было заветного нужно тебе его сердце, он сам бы вырвал его из груди, да тебе и отдал, только бы тебе от того хорошо было. Вот он какой был, сокол! Наш табор кочевал в то время по Буковине, это годов десять назад тому. Раз ночью весенней сидим мы: я, Данило солдат, что с Кошутом воевал вместе, и Нур старый, и все другие, и Радда, Данилова дочка. Ты Нонку мою знаешь? Царица-девка! Ну, а Радду с ней равнять нельзя много чести Нонке! О ней, этой Радде, словами и не скажешь ничего. Может быть, ее красоту можно бы на скрипке сыграть, да и то тому, кто эту скрипку, как свою душу, знает. Много посушила она сердец молодецких, ого, много! На Мораве один магнат, старый, чубатый, увидал ее и остолбенел. Сидит на коне и смотрит, дрожа, как в огневице. Красив он был, как черт в праздник, жупан шит золотом, на боку сабля, как молния сверкает, чуть конь ногой топнет, вся эта сабля в камнях драгоценных, и голубой бархат на шапке, точно неба кусок, важный был господарь старый! Смотрел, смотрел, да и говорит Радде: «Гей! Поцелуй, кошель денег дам». А та отвернулась в сторону, да и только! «Прости, коли обидел, взгляни хоть поласковей», сразу сбавил спеси старый магнат и бросил к ее ногам кошель большой кошель, брат! А она его будто невзначай пнула ногой в грязь, да и все тут. Эх, девка! охнул он, да и плетью по коню только пыль взвилась тучей. А на другой день снова явился. «Кто ее отец?» громом гремит по табору. Данило вышел. «Продай дочь, что хочешь возьми!» А Данило и скажи ему: «Это только паны продают все, от своих свиней до своей совести, а я с Кошутом воевал и ничем не торгую!» Взревел было тот, да и за саблю, но кто-то из нас сунул зажженный трут в ухо коню, он и унес молодца. А мы снялись, да и пошли. День идем и два, смотрим догнал! «Гей вы, говорит, перед богом и вами совесть моя чиста, отдайте девку в жены мне: все поделю с вами, богат я сильно!» Горит весь и, как ковыль под ветром, качается в седле. Мы задумались. А ну-ка, дочь, говори! сказал себе в усы Данило. Кабы орлица к ворону в гнездо по своей воле вошла, чем бы она стала? спросила нас Радда. Засмеялся Данило, и все мы с ним. Славно, дочка! Слышал, господарь? Не идет дело! Голубок ищи те податливей. И пошли мы вперед. А тот господарь схватил шапку, бросил ее оземь и поскакал так, что земля задрожала. Вот она какова была Радда, сокол! Да! Так вот раз ночью сидим мы и слышим музыка плывет по степи. Хорошая музыка! Кровь загоралась в жилах от нее, и звала она куда-то. Всем нам, мы чуяли, от той музыки захотелось чего-то такого, после чего бы и жить уж не нужно было, или, коли жить, так царями над всей землей, сокол! Вот из темноты вырезался конь, а на нем человек сидит и играет, подъезжая к нам. Остановился у костра, перестал играть, улыбаясь, смотрит на нас. Эге, Зобар, да это ты! крикнул ему Данило радостно. Так вот он, Лойко Зобар! Усы легли на плечи и смешались с кудрями, очи, как ясные звезды, горят, а улыбка целое солнце, ей-богу! Точно его ковали из одного куска железа вместе с конем. Стоит весь, как в крови, в огне костра и сверкает зубами, смеясь! Будь я проклят, коли я его не любил уже, как себя, раньше, чем он мне слово сказал или просто заметил, что и я тоже живу на белом свете! Вот, сокол, какие люди бывают! Взглянет он тебе в очи и полонит твою душу, и ничуть тебе это не стыдно, а еще и гордо для тебя. С таким человеком ты и сам лучше становишься. Мало, друг, таких людей! Ну, так и ладно, коли мало. Много хорошего было бы на свете, так его и за хорошее не считали бы. Так-то! А слушай-ка дальше. Радда и говорит: «Хорошо ты, Лойко, играешь! Кто это сделал тебе скрипку такую звонкую и чуткую?» А тот смеется: «Я сам делал! И сделал ее не из дерева, а из груди молодой девушки, которую любил крепко, а струны из ее сердца мною свиты. Врет еще немного скрипка, ну, да я умею смычок в руках держать!» Известно, наш брат старается сразу затуманить девке очи, чтоб они не зажгли его сердце, а сами подернулись бы по тебе грустью, вот и Лойко тож. Но не на ту напал. Радда отвернулась в сторону и, зевнув, сказала: «А еще говорили, что Зобар умен и ловок, вот лгут люди!» и пошла прочь. Эге, красавица, у тебя остры зубы! сверкнул очами Лойко, слезая с коня. Здравствуйте, браты! Вот и я к вам! Просим гостя! сказал Данило в ответ ему. Поцеловались, поговорили и легли спать... Крепко спали. А наутро, глядим, у Зобара голова повязана тряпкой. Что это? А это конь зашиб его копытом сонного. Э, э, э! Поняли мы, кто этот конь, и улыбнулись в усы, и Данило улыбнулся. Что ж, разве Лойко не стоил Радды? Ну, уж нет! Девка как ни хороша, да у ней душа узка и мелка, и хоть ты пуд золота повесь ей на шею, все равно, лучше того, какова она есть, не быть ей. А, ну ладно! Живем мы да живем на том месте, дела у нас о ту пору хорошие были, и Зобар с нами. Это был товарищ! И мудр, как старик, и сведущ во всем, и грамоту русскую и мадьярскую понимал. Бывало, пойдет говорить век бы не спал, слушал его! А играет убей меня гром, коли на свете еще кто-нибудь так играл! Проведет, бывало, по струнам смычком и вздрогнет у тебя сердце, проведет еще раз и замрет оно, слушая, а он играет и улыбается. И плакать и смеяться хотелось в одно время, слушая его. Вот тебе сейчас кто-то стонет горько, просит помощи и режет тебе грудь, как ножом. А вот степь говорит небу сказки, печальные сказки. Плачет девушка, провожая добра молодца! Добрый молодец кличет девицу в степь. И вдруг гей! Громом гремит вольная, живая песня, и само солнце, того и гляди, затанцует по небу под ту песню! Вот как, сокол! Каждая жила в твоем теле понимала ту песню, и весь ты становился рабом ее. И коли бы тогда крикнул Лойко: «В ножи, товарищи!» то и пошли бы мы все в ножи, с кем указал бы он. Все он мог сделать с человеком, и все любили его, крепко любили, только Радда одна не смотрит на парня; и ладно, коли бы только это, а то еще и подсмеивается над ним. Крепко она задела за сердце Зобара, то-то крепко! Зубами скрипит, дергая себя за ус, Лойко, очи темнее бездны смотрят, а порой в них такое сверкает, что за душу страшно становится. Уйдет ночью далеко в степь Лойко, и плачет до утра его скрипка, плачет, хоронит Зобарову волю. А мы лежим да слушаем и думаем: как быть? И знаем, что, коли два камня друг на друга катятся, становиться между ними нельзя изувечат. Так и шло дело. Вот сидели мы, все в сборе, и говорили о делах. Скучно стало. Данило и просит Лойко: «Спой, Зобар, песенку, повесели душу!» Тот повел оком на Радду, что неподалеку от него лежала кверху лицом, глядя в небо, и ударил по струнам. Так и заговорила скрипка, точно это и вправду девичье сердце было! И запел Лойко:Гей-гей! В груди горит огонь,
А степь так широка!
Как ветер, быстр мой борзый конь,
Тверда моя рука!
Гей, гоп-гей! Ну, товарищ мой!
Поскачем, что ль, вперед?!
Одета степь суровой мглой,
А там рассвет нас ждет!
Гей-гей! Летим и встретим день.
Взвивайся в вышину!
Да только гривой не задень
Красавицу луну!
Гей-гоп! Вдруг день придет сюда,
А мы с тобою спим.
Эй, гей! Ведь мы с тобой тогда
В огне стыда сгорим!
Источник задания: Решение 5051. ЕГЭ 2017. Русский язык. И.П. Цыбулько. 36 вариантов.
Задание 16. Расставьте все знаки препинания: укажите цифру(-ы), на месте которой(-ых) в предложении должна(-ы) стоять запятая(-ые).
С моря дул влажный холодный ветер (1) разнося по степи (2) задумчивую мелодию плеска (3) волны (4) набегавшей на берег.
Решение.
В этом задании нужно поставить запятые, выделяющие деепричастные или причастные обороты. Помним, что деепричастный оборот обособляется в любом случае, причастный – только после определяемого слова.
1. Найдём в предложении причастные и деепричастные обороты.
С моря дул влажный холодный ветер (1) разнося по степи (2) задумчивую мелодию плеска (3) волны (4) набегавшей на берег .
2. Выделим запятые деепричастные обороты:
(1) разнося по степи (2) задумчивую мелодию плеска (3) волны (4) набегавшей на берег .
3. Определим место причастного оборота по отношению к определяемому слову.
волны (4-какой?) набегавшей на берег .
Оборот стоит после определяемого слова, обособляем. Запятые (2) и (3) не ставятся, потому что (2) и (3) стоят внутри деепричастного оборота.
4. Выписываем цифры, на месте которых в предложении должны стоять запятые.